Текст: Ольга Гриневич

Фото: Светлана Черткова

До двадцати лет Пра Маха Джарук творил безумства: гонял на мотоцикле, разбивался на нем и снова садился за руль; пил и курил; дрался в поединках по тайскому боксу – муай тай; задирал плохих парней, за что получил удар ножом в руку. Однажды, словно герой какого-нибудь философского фильма, он осознал, что выбрал неправильную дорогу. Пока не поздно, Пра Маха Джарук решил свернуть с нее. В 20 лет он принял обет следовать по пути Будды, постригся налысо и облачился в монашеское одеяние. С того момента прошло восемнадцать лет. Сейчас Пра Маха Джарук — один из самых уважаемых монахов на острове Самуи, возглавляет семь местных храмов.

Монах и вечность

                    

Естественная красота

В пять утра главная дорога острова, Main Road, еще толком не проснулась. На байке меня обгоняет заспанный таец, который показывает чудеса эквилибристики: одновременно ведет мопед, потирает глаза и говорит по телефону. Вдоль обочины идут два монаха с сумками через плечо. К одному из них подходит пожилая тайка и просит принять угощение — кажется, рис с карри. До самого красивого на Самуи храмового комплекса «Плай Лаем» остаются считанные метры. Но я останавливаюсь, чтобы на расстоянии полюбоваться тем, как он оживает с рассветом. Из-за разноцветной мозаики, которой отделаны храмы снаружи, складывается впечатление, будто они пылают в лучах восходящего солнца.

Монах и вечность

У входа меня окружает стая прихрамовых собак явно с намерением облизать с ног до головы. В собачьих слюнях, зато с ярко накрашенными глазами предстаю перед Пра Маха Джаруком, который с книгой в руках сидит во внутреннем дворе монашеского дома. Первое, что он говорит: «Я ждал вас». Ради репортажа Пра Маха Джарук изменил начало своего дня. Обычно монахи встают в четыре утра, медитируют, а после отправляются за подаяниями. Чтобы очистить карму и выразить свое почтение, тайцы просят принять их самое лучшее и жирное – обжаренные куски мяса, рис, карри, сладости. Я начинаю переживать, что из-за меня Джарук останется голодным. В ответ он смеется: еды, с которой вернутся остальные, хватит на всех.

Монах и вечность

В воздухе повисает неловкая пауза. Хотя неловкой она кажется лишь мне. Пра Маха Джарук откладывает в сторону книгу и внимательно изучает меня. Его глаза — как зеркало. Только отражают они истинную сущность вещей и людей. Я смотрю в них и вижу себя. Мне становится очень страшно, я опускаю глаза – почему-то не хочу встречаться с собой. Слишком много во мне демонов: желания все контролировать, тревожности, страхов. Рядом с человеком, который достиг гармонии, это особенно чувствуется.

— Что вы читаете? – начинаю я издалека.

— Виная тхеравады, — объясняет Пра Маха Джарук. – Это 227 правил Будды. Я читаю их каждый день.

Его книга написана на пали — это древний диалект одного из среднеиндийских языков. Считается, что на нем говорил сам Будда. Сейчас пали признан литературным языком Шри-Ланки, Мьянмы и Таиланда. Пра Маха Джарук знает его в совершенстве – выучил, когда учился в Бангкокском университете на лингвистическом факультете.

— И какие же из правил самые важные?

— Каждое важное, — пристально смотрит на меня Пра Маха Джарук. – Но есть четыре незыблемых правила, вокруг которых крутятся остальные 223. Нельзя лишать жизни человека и животное, воровать, прикасаться к женщинам и утверждать, что ты достиг просветления.

Просветление в мировой культуре – это отдельная тема, каждая из религий трактует ее по-своему. Для буддийского монаха Джарука оно означает состояние, в котором не возвращаешься к «ошибочным» мыслям и поступкам. Твое счастье – ты его и создаешь, говорит он. Твой мир – ты его и делаешь. Когда утром Будду спросили, есть ли бог, он ответил, что есть. Днем на тот же вопрос Будда сказал «нет», а вечером просто промолчал.

— Я свободен уже 18 лет, — вдруг говорит монах. – И счастлив. Думаешь, в деньгах счастье? Или в том мужчине, которого ты ищешь? Ты знаешь, в чем счастье? – спрашивает он, при этом его голос звучит морализаторски.

Такого вопроса я не ожидала и совсем растерялась. Джарук смягчается. Если бы монахам можно было прикасаться к женщинам, думаю, он похлопал бы меня по плечу, чтобы успокоить. Вместо этого переключается на собаку, гладит ее с родительской нежностью. Неожиданно с животного на пол падает полудохлая блоха. Пра Маха Джарук подбирает ее:

— Блоха, — констатирует он. – И бросает ее в траву.

Затем снова поворачивается ко мне и спрашивает:

— А зачем тебе эти черные линии на глазах? – он имеет в виду мои жирно нарисованные подводкой «стрелки».

— Это красиво. Делает глаза больше.

Лицо Пра Маха Джарука выражает удивление. Он не понимает такую «красоту», не понимает, почему мои ногти накрашены красным лаком, и почему именно красным. Я пытаюсь объяснить женские представления о прекрасном, но на деле выглядит как оправдание. Мы с разных планет и пока не можем найти общего языка.

— Что такое красота? Если отрезать ухо, это будет красиво? Или снять кожу? Зачем ты делаешь их? — он снова пародирует меня, закрывает глаза и пальцами рисует себе «стрелки». – Красота – не в прическе и не в накачанном теле. Для меня это природа вокруг, улыбка ребенка, эта собака с блохами, доброта, разговор с тобой…

Я прошу подождать его минуту. Подхожу к умывальнику и смываю макияж. Когда возвращаюсь, у ног Пра Маха Джарука в позе лотоса сидит крупных размеров мужчина. У него улыбка до ушей, потому что монах подписывает ему явно важное письмо. Как потом объяснил Пра Маха Джарук, этот таец совершил «ошибочный» поступок, за что был отправлен на исправительные работы в храмы «Плай Лаема». Он отработал 40 часов и сегодня может идти домой, к семье. Это подтвердит в полиции письмо, заверенное подписью одного из важных монахов Самуи.

— Сейчас гораздо лучше, — отвлекается от дела Пра Маха Джарук. – Твои голубые глаза и так красивы, сами по себе.

Скромность во всем

Пра Маха Джарук чихает, да так звонко. Он уходит в дом и возвращается со склянкой.

— Это масло, — мажет монах нос. – Мы лечимся только природными средствами. Нам нельзя принимать такие лекарства, как, например, антибиотики.

Я прошу его показать свою «келью».

— Здесь я сплю, — показывает он на деревянную кушетку.

На ней валяется какая-то тряпка, и все – ни матраса, ни подушки – только голые доски. В центре комнаты стоит телевизор, который показывает очередную тайскую «мыльную оперу», напротив него стоят два стула.

— Вы его смотрите?

— Да. Я смотрю новости и передачи, чтобы быть в курсе событий, происходящих в жизни общества, — отвечает он и достает из кармана сабонг – нижней юбки – iphone 4GS. Пока он внимательно читает сообщение, я пытаюсь скрыть удивление: как-то не вяжется у меня образ монаха-аскета с такой дорогой «игрушкой».

Пра Маха Джарук приглашает меня жестом пройти в другую комнату. В ней стоят мониторы, на которых видно, что происходит на территории храмов. Внешне эта подсобка похожа на каморку айтишника: темно и все опутано проводами. Рядом с ней соседствует абсолютно пустая комната со статуей Будды у стены.

— Здесь я медитирую, — поясняет монах. – Иногда с прихожанами. Но сюда допускаются мужчины. Мне пора идти на обед, — добавляет он. – Уже 11 утра.

Буддийские монахи, а в «Плай Лаеме» их девять человек, принимают пищу только раз в день и только в определенное время – в 11 утра. «Стол», он же пол, накрывают пять женщин в белых одеждах, которые работают при комплексе. Монахи усаживаются кругом и приступают к трапезе. Пра Маха Джарук накладывает в тарелку рис от души и сверху поливает карри. После обеда все расходятся медитировать. Вечером монахам, согласно своду правил, позволено выпить лишь воду. В 18.00 они вновь собираются вместе и молятся. Спустя три часа – отбой.

Монах и вечность

У меня текут слюнки даже при виде риса, который не очень-то и люблю – настолько сильно проголодалась. Не понимаю, как можно есть один раз в день! Пра Маха Джарук смеется надо мной:

— Когда чувствую голод, сажусь медитировать. Если правильно дышать, он отступает, и есть не хочется. По его словам, этот «контроль» и есть гармония. Он на пути к ней, потому что следит за своими словами, движениями, дыханием, чувствами, запахами…

Вдыхаю носом воздух, пытаясь сконцентрироваться на дыхании. Ни черта не получается – я во власти голода. Джарук, видя мои неумелые попытки правильно дышать, говорит, что для этого требует больше времени. Он, например, когда встал на путь исправления, учился медитировать четыре месяца – от рассвета до заката.

— Чем еще занимаются монахи, кроме медитаций и молитв?

— Преподают. Я, например, до сих пор рассказываю о Будде и медитациях в местной тюрьме, где отбывают срок в среднем 200 человек. Иногда встречаю там друзей из прошлого, с юности, — улыбается Пра Маха Джарук.

Часто он преподает основы буддизма в начальной школе, которая находится в двух метрах от «Плай Лаема». Мне хочется хоть одним глазком взглянуть на тайские уроки. Пра Маха Джарук соглашается показать школу. Навстречу нам и на помощь монаху выбегает директор. Гиперактивный таец, который, зная пять слов на английском, умудрился рассказать мне о системе обучения всего Королевства. Итак, в начальных школах учат до 6-го класса. Основной упор делают на изучение «инглиша». Для туристического Таиланда сейчас это очень актуальная тема.

Монах и вечность

Мимо проходят «старшеклассники», одетые в зеленую форму, чем сильно смахивают на бойскаутов. Пра Маха Джарук заводит нас с фотографом к первому классу. Семилетние малыши сначала не обращают на фарангов никакого внимания – у них идет урок медитации. Все сидят на полу с полузакрытыми глазами в позе лотоса. Один из маленьких Будд открывает глаза и исподтишка, пока учитель не видит, корчит мне рожицу. Следом «просыпается» другой. По цепочке начинает гудеть весь класс. Пра Маха Джарук смеется. Он вообще часто улыбается. Иногда его улыбка бывает грустной, иногда по-мальчишески задорной, особенно когда играет с собаками, а иногда спокойной, умиротворенной.

Пра Маха Джарук оборачивается ко мне и объясняет, что нам нужно идти. Скоро он будет проводить ритуал. Сегодня один из девяти монахов «Плай Лаема» снимет с себя все обеты и вернется к мирской жизни. В буддизме каждый мужчина, достигший двадцатилетнего возраста, может стать монахом на две недели, четыре месяца или на всю жизнь – зависит от желания. Главное, чтобы оно было искренним. Искреннее желание у этого монаха прошло – в Бангкоке его ждет семья и работа.

Вместе с Пра Маха Джаруком они заходят в главный храм «Плай Лаема». Сначала Джарук читает молитву, монах повторяет за ним. Они вместе медитируют, в этот момент заходит толпа британских туристов. Довольные, что удачно попали на тайскую экзотику, достают фотоаппараты. Но для Пра Маха Джарука, находящегося в  состоянии медитации, внешнего мира не существует. Он очень далеко, здесь, на острове Самуи в храме «Плай Лаема», осталась его телесная оболочка. После окончания медитации монах подает Пра Маха Джаруку чашу со свечами и цветами, поднимается с колен и идет к выходу. У двери он долго стоит и смотрит на улицу, словно прощаясь со всем. Спустя несколько минут возвращается, одетый в футболку и джинсы. Он вновь выражает почтение Пра Маха Джаруку, вставая на колени, и вместе с ним читает очередную молитву. Внезапно Джарук прерывается.

— Пожалуйста, — обращается он к молодой британской паре, которая без конца тискает друг друга, – перестаньте. В храме мужчина и женщина не должны касаться друг друга.

Праздник к нам приходит                                      

После обряда Пра Маха Джарук, вернувшись во внутренний двор, угощает меня зеленым чаем и индийскими конфетами. Сам чай не пьет. Разговор заходит о нирване. Хотя Пра Маха Джарук называет свободу от страданий, привязанностей и желаний иначе – ниварана.

— Ниварана – состояние, в котором не чувствуешь злости, раздражения, голода… Наверное, его можно сравнить с завершением жизни. Но мне не следует говорить об этом: слова рождают бесполезные сущности, — на этой ноте он замолкает.

— Почему? – не успокаиваюсь я.

— Как тебе чай? – спрашивает Пра Маха Джарук.

— Обычный зеленый чай, — я немного удивлена внезапной сменой темы разговора.

— Что значит зеленый чай? Он вкусный? Горьковатый? Пока я не попробовал его, не могу рассуждать о том, какой это чай. Если я буду описывать его до того, как отопью из чашки, в чем смысл – в ничего не значащих словах?

В этот момент до меня доходит: тема разговора о ниваране не менялась. Она закрыта. Пра Маха Джарук одаривает меня одной из своих улыбок. Через час он поедет на другой конец острова, в Натон. Там находится один из храмов, который монах «менеджерит», и офис.

— Офис? – переспрашиваю я.

— Да, я же веду документацию по семи храмам. Отвечаю за распределение пожертвований между ними и занимаюсь прочими бумажными делами.

Спустя час к калитке молодой парень подгоняет черную машину. Выясняется, что он – водитель монахов, в основном, конечно, Пра Маха Джарука. А это одна из трех машин, принадлежащих «Плай Лаему». Пока мы едем в Натон, интересуюсь, сколько же пожертвований получает храмовый комплекс в год.

— 12 миллионов батов. Все деньги уходят на то, чтобы поддерживать его состояние в порядке. Все-таки «Плай Лаем» – самое туристическое место на Самуи.

Офис большой и очень пыльный – ощущение, что здесь не убирались полгода. Еще все словно сговорились: как только мы приехали, телефон Пра Маха Джарука стал разрываться от звонков. Чтобы я не заскучала, пока он занимается делами, меня садят за компьютер и предлагают посмотреть снимки, сделанные во время его поездки в Варанаси. Этот город в Индии — такое же культовое место для буддистов, как Ватикан для католиков, потому что в Исипатане, который расположен неподалеку от Варанаси, Будда произнес свою первую проповедь пяти аскетам.

Монах и вечность

Пролистав 200 однотипных фотографий, на которых Пра Маха Джарук вместе с остальными монахами медитирует на фоне индийских пейзажей, не выдерживаю и иду на улицу. На крыльце застаю Пра Маха Джарука вовсе не за молитвой. Сидя в деревянном кресле, он сворачивает самокрутку.

— Монахам можно курить?

— Табак – да. Будешь?

Мы закуриваем. И в этот момент меняемся с Пра Маха Джаруком ролями. Он начинает интервьюировать меня, расспрашивает о семье, работе, планах на жизнь и о том, зачем я приехала на Самуи. Честно рассказываю ему о своей душевной «разбалансировке».

— Не умею наслаждаться настоящим мгновением, понимаете?

— Но ты же понимаешь, что можешь умереть в любой момент, — говорит он. – Сложно научиться ценить настоящее. Начни с малого, попробуй просыпаться с хорошими мыслями и творить добро от сердца.

— Боюсь смерти, — добавляю я.

— А я нет. Это же просто переход в другое состояние.

Пра Маха Джарук, увидев проезжающего мимо длинноволосого тайца, что-то кричит ему. Тот останавливается, монах достает кошелек и дает ему 100 батов. А мне протягивает 10 рупий – на память. Он сохранил их, когда был в Индии пять лет назад.

— Монахам же нельзя трогать деньги, судя по 227 правилам Будды! – заявляю я.

Пра Маха Джарук улыбается:

— Как бы да, — и уходит замаливать только что совершенный «грех».

Через десять минут возвращается длинноволосый таец и передает монаху пакет с двумя бутылками кока-колы. Пра Маха Джарук балует себя заморской газировкой.

— Иногда можно, — подмигивает он.

Пора ехать назад. Пра Маха Джаруку нужно принять душ и переодеться. Сегодня в 8 вечера он выступает с проповедью в «Красном храме» рядом с Rocky beach. Все монахи «Плай Лаема» поедут туда. Но меня не возьмут с собой в машину: слишком велика вероятность нарушить одно из главных правил Будды – прикоснуться к женщине. Я еду за монахами на байке, но отстаю. Приезжаю, а праздник в самом разгаре: одни тайцы гремят кастрюлями, другие ужинают, третьи уже заняли места перед сценой, украшенной венками из цветов. Я ищу Пра Маха Джарука. Он сидит поодаль, под навесом одного из храмов. Рядом с ним парочка стариков в мирской одежде. Кажется, я здесь единственный фаранг. Поднимаюсь к Пра Маха Джаруку по ступенькам и только переношу ступню на пол, как раздаются недовольные крики стариков. Монах отчаянно машет руками:

— Нельзя! Только мужчины могут сюда зайти, – а затем поясняет на тайском старейшинам. – Фаранг. Она не знает правил. Что с нее возьмешь?

Пра Маха Джарук встает и идет к сцене. В позе лотоса он читает проповедь. Под звуки его голоса и от усталости засыпаю прямо на стуле. В моем сне я стою на обрыве, делаю шаг и падаю в пропасть. Но не разбиваюсь, а повисаю в белом воздушном потоке. Мне не страшно, скорее спокойно, как, наверное, в ниваране. Хотя не знаю, что чувствуют люди, побывавшие в нирване. Постепенно поток превращается в огромное дерево, и я становлюсь его частичкой – обычным зеленым листиком, от которого ничего не зависит – даже собственная жизнь.

Advertisements
Share This